Битва железных канцлеров - Страница 102

102

– Вы кстати, Лефло! Я как раз пишу Горчакову…

От стола, сразу от легкомысленных разговоров, перешли в кабинет. Орлов поправил на лбу черную повязку, скрывавшую красную язву вместо глаза, выбитого в Крыму французской пулей:

– Садитесь и читайте… секретов нет!

Из его донесения Лефло впервые уяснил для себя масштабы того, что скрывали от него в Париже. Орлов предупреждал Горчакова, что в планах Бисмарка 25 лет оккупации Франции и, кажется, еще 10 миллиардов контрибуции. Лефло отправился в Елисейский дворец, где высказал Мак-Магону упреки в недоверии к нему… Президент был вынужден сознаться:

– Все это так, Лефло! По одним сведениям, на нас нападут в мае, по другим – осенью… без объявления войны, как во времена Фридриха Великого. Вы едете вечерним поездом? Я умоляю вас приложить максимум стараний, чтобы Россия спасла нас…

От Парижа до Петербурга экспресс находился в пути 72 часа. Во время остановки в Берлине Лефло навестил Гонто-Бирон.

– Ради бога, генерал, – сказал он, входя в купе, – превзойдите сами себя, но добейтесь, чтобы Россия не оставила Францию на съедение. У вас есть козырь: война с Францией на этот раз станет войной всеобщей, а России сейчас невыгодно отвлекаться от дел балканских. Если старика Горчакова поймать на эту наживку, он зашевелится.

Лефло ответил, что на эту наживку фон Радовиц и хотел подцепить Горчакова, но канцлер «не клюнул», и фон Радовиц смотал свои удочки. Парижский экспресс покатил Лефло дальше – на Варшаву, а виконт Гонто-Бирон прямо с вокзала отправился на ужин в английское посольство. Там его соседом по кувертам оказался фон Радовиц: подле него сидела жена – русская (отсюда и знание им русского языка). Сначала Радовиц отрицал подготовку Германии к войне, но, подвыпив, стал откровеннее:

– У немцев есть причины поторопиться. Чувство обиды, нанесенной вам Германией, это чувство не иссякнет даже в следующем поколении, а сейчас вы еще не имеете союзников по оружию… Зачем же нам жить в вечном страхе неизбежного отмщения? Лучше уж мы сами нападем на вас!

При этом госпожа Надежда Ивановна фон Радовиц (урожденная Озерова) выразительно наступила под столом туфелькой на штиблет посла Франции, и в этом жесте он усмотрел поддержку великой и могучей России… Гонто-Бирон осмелился возразить.

– Исходя из вашей аргументации, – сказал виконт, – мир в Европе вообще никогда не возможен. У всех стран есть исторические обиды на соседей, и всегда кто-то сильнее другого. Оставим Францию и посмотрим на Россию. – Оба невольно посмотрели на Надежду Ивановну, а женщина рассмеялась. – Эта страна намного сильнее Германии, и она тоже соседствует с вами, только с другого боку. Согласно вашему мировоззрению, Германии завтра же следует начать атаку на Россию.

– Это логично, виконт, – ответил фон Радовиц. – Но я тут, кажется, наговорил чего-то лишнего… Давайте условимся, что наша беседа носила частный характер двух приятелей.

Надежда Ивановна со значением глянула на посла:

– Безусловно! Иначе ведь и быть не может…

Париж уже через полчаса был извещен об этой беседе по телеграфу; заодно Гонто-Бирон переслал Деказу немецкие газеты, в которых по-деловому было сказано: «Высшие военные авторитеты вполне убеждены, что новая война неотвратима, и чем раньше, тем лучше… Только наш великий канцлер с помощью великого Мольтке может точно решить, когда придет время поставить Францию перед выбором между разоружением и войною!» Деказ подчеркнул в статье новое для него слово разоружение и с льстивой поспешностью привстал, когда ему объявили:

– Посол империи Германии, князь Хлодвиг Гогенлоэцу-Шиллингсфюрст, на вашем пороге…

Гогенлоэ словно подцепил тему прямо из газеты.

– Сейчас, – сказал он, – назрел вопрос о разоружении Франции, и, разоружившись, Франция может этим актом заверить Германскую империю в своем искреннем стремлении к миру.

– А ваш рейх разоружится вместе с нами?

– Увы, – отвечал Гоген лоэ, – Франции предстоит смириться с односторонним разоружением. Германия же, как всеми признанный оплот мира в Европе, должна остаться вооруженной…

Все это было сказано тихим и ровным голосом. Вечером Деказ встретился в ресторане с князем Орловым; одноглазый меланхолик, абсолютно трезвый, сказал герцогу в утешение:

– О-о, за Гогенлоэ не волнуйтесь! У него жена русская и любовница тоже русская. Наконец, он богатейший помещик нашей планеты, а поместья его расположены в русской Литве. Если он станет наседать на вас с этим идиотским разоружением, я намекну ему в приватной беседе, что Петербург решил секвестировать его имения в русскую казну… Тогда он станет чесать за ухом уже не вам, а Бисмарку!

Все эти дни герцог Деказ о каждом пустяке информировал Горчакова, умалчивая лишь о том, что они с президентом Мак-Магоном частенько бывали на приемах в германском посольстве, где провозглашали тосты за дальнейшее развитие франко-германской дружбы и… взаимопонимание. Пока они там уродливо любезничали, Бисмарк дал интервью журналистам Будапешта.

– Французы для Европы, – сказал он, – это то же самое, что краснокожие для Америки: их надо истреблять!

* * *

Горчаков, расслабленный, лежал на кушетке под овальным портретом покойной жены. Лефло читал ему обращение Деказа, умышленно делая пропуски в тексте резких выражений, могущих задеть самолюбие российского канцлера. Горчаков, казалось, дремлет.

Вдруг он вздрогнул, глаза его оживились:

– Вы не все читаете мне! Это нехорошо…

102